Раскольников в Алматы, Каренина в Астане: как Дарежан Омирбаев переосмыслял классику

На уходящей неделе, 15 марта, 65 лет исполнилось нашему известному режиссёру Дарежану Омирбаеву, одному из наиболее ярких представителей казахской «Новой волны», снявшему такие фильмы, как «Кайрат», «Кардиограмма», «Киллер». Алёна Сидорова решила обратиться к опыту адаптации классических литературных произведений в исполнении Омирбаева.

Какие вопросы в вольных экранизациях казахстанского режиссёра показались ему более важными в исходном тексте? Что он добавил, и что из этого – авторский почерк, а что – влияние социальное?

В фильмографии Дарежана Омирбаева четыре киноадаптации: произведений «О любви» Антона Чехова, «Преступление и наказание» Фёдора Достоевского, «Анна Каренина» Льва Толстого и «Авторский вечер» Германа Гессе. В каждой из них действие перенесено в современный Казахстан, упор сделан на переживаниях маленьких людей в знакомых социальных реалиях.

Омирбаев рисует картину казахстанского капитализма и социального расслоения, запечатлевая быт 2000-х настолько узнаваемо и детально, что даже отталкивающе.

Стиль фильмов Омирбаева обманчиво минималистичный. Аскетизм картинки, пунктирность и неспешность повествования, бесстрастность и флегматичность героев многим кинокритикам напоминает Робера Брессона – французского мастера 1960-70-х, тоже неоднократно работавшего с русской классикой. Некоторые сцены прямо отсылают к Брессону: в «Студенте», адаптации «Преступления и наказания», ослик, тянущий за собой Range Rover, – это не только интерпретация сна Раскольникова, но и поклон фильму «Наудачу, Бальтазар».

Зарубежные критики также сравнивают Омирбаева с японцем Ясудзиро Одзу, умело снимающим сцены из повседневности, и финном Аки Каурисмяки, посвящающим фильмы простым работягам, уточняя: там, где у Каурисмяки абсурдный юмор, у казахстанского режиссёра – безысходность.

Для него характерно внедрять размышления о киноискусстве в свои работы. Так, в открывающей сцене «Студента» Омирбаев даёт метакомментарий: на съёмочной площадке, где пытается подзаработать современный Раскольников, журналистка, берущая интервью у режиссёра, заявляет, что его сценарий слишком поверхностный, современным молодым людям нужны более вдумчивые картины, обозначая тем самым проблему разрыва поколенческого и социального. Режиссёр в ответ говорит, что кино создано, чтобы зритель «отдохнул, «кайфанул». Ирония в том, что эту роль исполнил сам Омирбаев.

Назвать его картины легковесными и расслабляющими язык не повернётся – это высказывание в адрес массового, коммерческого казахстанского кино, которому режиссёр себя противопоставляет.

Студент (2012)

Алматинец учится на философском факультете, живёт на окраине города, страдает от безденежья и подавленно наблюдает за повсеместным беззаконием и неравенством, безграничной властью богатых и бесправием большинства.

О капитализме, уже обратившем страну в гнездо коррупции, и его плюсах рассуждает университетская преподавательница, роль которой исполнила телеведущая и общественный деятель Аружан Саин: «Что плохого, что у нас в Казахстане появились миллионеры, миллиардеры, олигархи? Каждый должен стремиться стать успешным. В современном мире побеждает тот, кто сильнее, кто выдержит конкуренцию».

И в голове студента зарождается идея: «Если конкуренция – основа жизни, то если довести эту мысль до логического конца, то можно убить конкурента?»

В другой сцене мужчины в форме обсуждают машину дочери начальника, стоящую баснословных денег. Они привлекают внимание: будет ли один из них Порфирием Петровичем Достоевского? Но в Казахстане Омирбаева не находится пытливого следователя. Мы, как слуги, говорят они, но не будем о том, откуда у них такие деньги, нам ведь надо кормить свои семьи.

А по телевидению крутят иллюстративные примеры конкуренции в животном мире – звери рвут друг друга на куски, и в политическом – убийство Джона Кеннеди. И зрители – пожилая хозяйка квартиры, продавец в магазине – не могут оторвать взгляда. Лишь когда показывают казахстанский документальный фильм, его никто не смотрит.

Мармеладов в фильме – пьющий поэт, бывший член Союза писателей, оказавшийся никому не нужным в независимом Казахстане. У героя есть прототип – Серик Томанов, стихи которого звучат в фильме.

Дочь Мармеладова – не проститутка, как у Достоевского, а немая девушка – простая метафора отсутствия голоса у низших социальных слоёв.

Но у этой семьи есть достоинство и возможность спасения в культуре (сборники стихов отца семейства, роман Достоевского на казахском языке), а значит, как показывает эпилог, остаётся и надежда.

Шуга (2007)

Название фильма – отсылка к «Памятнику Шуги», повести 1922 года Беимбета Майлина о судьбе казахской девушки, вынужденной подчиняться обычаям.

Скучающая жена мажилисмена – казахстанская версия Анны Карениной – приезжает из Астаны в Алматы, чтобы примирить брата с супругой, и встречает ухаживающего за их дочерью мажора, успешного и нравящегося всем, – вариация Вронского. Есть у девушки и другой поклонник – если любимым героем Толстого был Левин, ведущий работящую деревенскую жизнь, то у Омирбаева он трансформировался в оператора, задумчиво смотрящего на горы через объектив камеры.

«Шуга» – ещё одна картина, где визуальные образы, окружающие героев, говорят о них больше, чем диалоги или действия. Например, на экране Вронского – совокупление улиток из программы о природе или раздевающиеся девушки. Мажилисмен, не зная, чем себя занять, автоматически жмёт на кнопки Game Boy сына. И только казахстанский Левин на старом телевизоре смотрит «Анну Каренину» 1967 года режиссёра Александра Зархи.

Тема киноискусства тоже становится сквозным мотивом. В одной из первых сцен Вронский, отвечая на отказ Левина присоединиться к его компании, произносит с иронией: «Жаль. Мы могли бы поговорить о настоящем кино». Гости на вечеринке, сплетничая о скандальном романе жены депутата, произносят банальное «Совсем как в кино», в то время как сбежавшая в Париж пара вдруг оказывается посреди уличных съёмок, и в короткой сценке (мужчина по домофону поёт серенаду возлюбленной) больше любви и жизни, чем во всей изматывающей своей бесчувственностью истории казахстанских Карениной и Вронского.

Подобные эпизоды, включая жуткие сны Анны об одиночестве и потере сына, поэтичные видения из сельского детства Левина и неожиданный сюжет про смерть и перерождение, наполняют фильм светом, перемежаясь и контрастируя с картинами пресыщенной и тоскливой жизни обличённых властью и деньгами людей, скучающих и уже не способных позволить себе ни любви, ни даже искренней страсти.