«Я не предатель Родины»: китаевед Сыроежкин дал эксклюзивное интервью Orda.kz после освобождения

Политолог Константин Сыроежкин дал эксклюзивное интервью Orda.kz. Он не признаёт своей вины в госизмене и не может добиться пересмотра приговора суда от 7 октября 2019 года.

Сыроежкин досрочно освободился из зареченской колонии общего режима в начале апреля 2024 года. Он отбыл пять с половиной из назначенных судом 10 лет и вернулся в Алматы. Живёт учёный у сестры, так как в мае 2019 года банк продал его квартиру с торгов. 

По словам Сыроежкина, уникальность его дела в том, что его расследование было инициировано КНБ по результатам собственной оперативной разработки. Никто не писал на учёного заявление о привлечении к уголовной ответственности, тем не менее, уголовное дело было возбуждено по ч. 1 статьи 175 УК РК «Государственная измена». 

И следствие, и суд над политологом проходили в закрытом режиме. Константин Сыроежкин до сих пор не может получить приговор специализированного межрайонного суда по уголовным делам города Алматы от 7 октября 2019 года. Он не понимает, за что его судили, и чем руководствовался председательствующий судья, когда признавал его виновным. 

Журналисты Orda.kz встретились с Константином Сыроежкиным, чтобы узнать его версию событий пятилетней давности. Его дело засекречено, поэтому он не всё может рассказать. И мы тоже.

Язык мой — враг мой?

В советских фильмах сотрудники КГБ всегда задерживали шпионов и предателей Родины с поличным. Они надевали им наручники и фиксировали челюсть, чтобы те не успели разгрызть ампулу с цианидом. А как вас задерживали сотрудники нацбезопасности?

— Очень буднично, без киношной патетики. 19 февраля 2019 года я был дома, писал очередной материал для Казахстанского института стратегических исследований (КИСИ) при президенте РК, я там был главным научным сотрудником. Пришли сотрудники городского ДКНБ и предъявили постановление прокурора о моём задержании и проведении обыска. Они изъяли мой ноутбук и несколько книг по Китаю, написанных в 80-е годы прошлого века, а потому опубликованные под грифом «Для служебного пользования» и «Секретно». Затем следователь предъявил мне обвинение по части первой статьи 175 УК РК — «Государственная измена в форме шпионажа», и меня отправили в ведомственный следственный изолятор.

Что послужило основанием для возбуждения против вас уголовного дела по столь тяжкой уголовной статье?

— Я не понимают этого до сих пор. Заявителя по делу не было, оно было инициировано ДКНБ. Могу предполагать, что поводом стали мои научные статьи, подготовленные по просьбе китайских коллег. Фактически меня наказали за научные контакты с иностранными учёными. При этом следствие не брало в расчёт, что все мои статьи были подготовлены на основе открытых источников, и что они в большинстве своём опубликованы в зарубежных изданиях. А значит, они априори не могли содержать секретную информацию. 

Следствие не указывало, за какие именно научные статьи вас привлекают к уголовной ответственности?

— Нет, следователь ничего не конкретизировал. Я печатался за рубежом давно. Мои статьи на политические и социальные темы выходили на русском, английском, китайском, корейском, японском, итальянском, французском и немецких языках. Однако КНБ изучал только те из них, что были опубликованы начиная с 2014 года. Почему именно за последние пять лет, мне тоже не поясняли. Сотрудники КНБ просто вскрыли мою электронную почту и скачали всю интересующую их информацию.

А вы не писали никогда на тему военно-научных разработок, достижений аэрокосмической отрасли или нанотехнологий, то есть всего того, что находится под контролем спецслужб?

— Ещё раз повторяю, я писал статьи и давал интервью исключительно на социально-политические темы. Отделять мух от котлет меня научили ещё в период обучения в высшей школе КГБ СССР. Моя вина в том, что за 35 лет лет научной деятельности я наладил много контактов с иностранными коллегами. Когда я знакомился с ними, они были рядовыми младшими научными сотрудниками, а с годами выросли до директоров институтов. Кто-то воспринял наше общение как нечто, что выходило за рамки приятельских и деловых отношений. 

Но как статьи на социальные темы могли нанести ущерб национальным интересам Казахстана? Они подрывали имидж нашей страны на международном уровне или как-то задевали конституционные устои?

— Да никак мои научные статьи не могли нанести ущерб национальным интересам Республики Казахстан и его международному имиджу! Я писал их для того, чтобы наши страны лучше понимали позиции друг друга по многим вопросам многосторонних отношений с государствами Центральной Азии. Шёл взаимный обмен научной информацией, не более того.

Шпионские страсти

Если вас подозревали в госизмене в форме шпионажа, то наверняка требовали сознаться, на какую иностранную разведку и как давно вы работаете, какое спецзадание выполняете, не говоря уже о явочных квартирах, паролях, шифрах, кодах и тайниках для хранения важных документов. Можно об этом сейчас говорить или это секретная информация?

— Всё, что вы перечислили, относится к категории неопровержимых доказательств по статьям 175 «Государственная измена» и 176 УК РК «Шпионаж». Различие между этими двумя статьями в том, что 176 вменяют гражданам иностранных государств, а 175 — гражданам РК. Именно наличие этих неопровержимых доказательств позволяет доказать главное — прямой умысел в действиях изменника Родины или шпиона, их направленность против интересов национальной безопасности государства и нанесённый этим интересам конкретный ущерб. Именно поэтому и тех, и других всегда брали с поличным. Как правило, на так называемых «тайниковых операциях» либо во время контакта завербованного иностранной разведкой агента с его куратором из иностранной спецслужбы. В моём случае ничего этого не было. 

Логично предположить, что раз вы тесно сотрудничали с китайскими коллегами, то и шпионить вы могли на разведку КНР? Во время следствия и суда сотрудников посольства КНР в РК или военного атташе не вызывали для вручения ноты протеста или дачи разъяснений по вашему делу?

— Помилуйте, никто мне открыто не говорил, что я подозреваюсь в шпионаже в пользу КНР. Это бы автоматически означало, что, во-первых, я завербованный агент и выполнял разведзадания спецслужб иностранного государства. А во-вторых, что наши страны враждебно настроены друг против друга. И то, и другое ничем не доказано. Так что никто не вызывал из КНР моих знакомых и коллег, с которыми я плотно контактировал на ниве науки. Обвинение вызывало в качестве свидетелей сотрудников КИСИ и эксперта центра судебных экспертиз Минюста РК.

А какие вопросы вы задавали следствию? Что вас возмущало или смущало в ходе расследования КНБ?

— Я спрашивал, на каком основании моё дело засекречено, если в нём отсутствуют материалы, составляющие госсекреты, а я не имею допуска к секретной информации? Почему мне не предъявили соответствующее постановление? Тот же закон РК «О госсекретах» позволяет опротестовать отнесение содержащихся в документе сведений к категории «государственные секреты». Но это только в теории. На практике следователь ссылался на то, что я являюсь сотрудником КИСИ, а потому был допущен к информации, содержащей государственную тайну. Это была абсурдная аргументация, которая свидетельствовала о том, что он не знает не только специфику научной работы, но и специфику работы КИСИ.

Как вы думаете, почему в последние годы в Казахстане участились случаи засекречивания уголовных дел, если не брать в расчёт Январские события и дела экс-верхушки КНБ?

— Я думаю, что дела засекречивают, чтобы скрыть огрехи в работе следствия, с одной стороны, и лишить подозреваемого права на адекватную защиту, с другой. Его же с адвокатом ограничивают в доступе к материалам дела, ссылаясь на гриф секретности, поэтому нет состязательности сторон на стадии судебного разбирательства. Не стоит забывать и о том, что судья, собственно говоря, как и адвокат, в закрытом заседании априори вынужден играть по правилам, которые диктуют следственные органы. 

Вам предоставили адвоката за счёт государства или вы сами наняли защитника?

— Моя сестра наняла мне адвоката за свой счёт. У него был доступ к госсекретам, но он заведомо был в проигрышном положении по сравнению с обвинением. Следствие не обращало никакого внимания на наши доводы и ходатайства. 

А проводилась ли экспертиза для установления вашей виновности в нанесении вреда нацбезопасности нашей страны?

— Да, её проводили члены постоянно действующей комиссии по госсекретам. Её представители работают в каждом госучреждении. Мои научные статьи отправляли в администрацию президента, Министерство иностранных дел, Совет безопасности для определения уровня секретности содержащихся в них сведений, а главное — степени ущерба, который они могли нанести интересам национальной безопасности страны. Даже в Минсельхоз отправляли, хотя у меня была опубликована лишь одна тематическая статья, касающаяся трансграничных с Китаем рек Казахстана. Все ведомства ответили, что никаких секретов в моих материалах нет, и никакого ущерба нацинтересам они не нанесли и нанести не могут.

Была ли личная неприязнь к вам со стороны следствия?

— Со стороны следствия я её не особо чувствовал. Скорее было больше иронии и сарказма, потому что я с умным видом пытался доказать абсурдность и нелепость обвинений в мой адрес и напоминал сотрудникам КНБ о презумпции невиновности. Когда они слышали про конституционные гарантии и права человека, они лишь иронически улыбались. Даже не скрывали, что «у них, мол, всё схвачено, и как они скажут, так и будет». Личная неприязнь имела место лишь у некоторых «свидетелей», главным образом — у эксперта-политолога. Эта дама работала в центре судебных экспертиз Минюста, она была насквозь пропитана западной идеологией и ненавидела Китай, поэтому подготовила абсурдное и нелепое, с моей точки зрения, заключение. 

Вас не кошмарили в СИЗО в попытках склонить к сотрудничеству со следствием? 

— Нет. И сокамерники, и сотрудники учреждения считались с моим пенсионным возрастом, поэтому относились нормально. Хотя за девять месяцев, что шло следствие, я сменил 10 камер, потому что меня всё время перебрасывали с одной в другую, наверное, чтобы исключить налаживание постоянных контактов с кем-либо и утечку информации по делу. Обитал я или в двух-, или четырёхместных камерах. В плане содержания всё было хорошо, во всяком случае еда в следственном изоляторе алматинского ДКНБ намного вкуснее, чем в СИЗО департамента уголовно-исполнительной системы МВД. 

Почему суд над вами прошёл в ускоренном порядке? Говорили, он занял не два месяца, как предписывается законом, а пару недель.

— Судебный процесс по моему делу длился ровно неделю. Гособвинитель просто продублировал обвинительный акт следственных органов ДКНБ, а судья, образно говоря, выступил в роли нотариуса, заверив этот акт именем Республики Казахстан. Прокурор просил суд назначить мне наказание в виде 11 лет лишения свободы, назвав в качестве отягчающих вину обстоятельств моё непродолжительное комитетовское прошлое и мою многолетнюю работу в КИСИ при президенте РК. Судья дал мне в итоге 10 лет лишения свободы.

Было ли назначено дополнительное наказание?

— Да, было. Судья первой инстанции постановил лишить меня казахстанского гражданства и выдворить из страны после отбывания наказания с запретом на въезд в течение пяти лет, но апелляционная инстанция отменила это абсурдное решение. 

А разве у вас не конфисковали квартиру по приговору суда?

— Меня её лишили гораздо раньше, в мае 2019 года. Банк, у которого моя квартира была в залоге, неожиданно прекратил процесс реструктуризации кредита и выставил её на торги. В итоге жильё, которое мне обошлось в 2007 году в 300 тысяч долларов, и за которое я по ипотечному кредиту уже выплатил 120 тысяч долларов, ушло с молотка всего за 50 тысяч «зелёных». Я остался без крыши над головой, поэтому после освобождения из лагеря переехал жить к сестре. Но я больше всего жалею, что в результате этого по сути рейдерского захвата исчезла моя уникальная библиотека, которая насчитывала свыше пяти тысяч томов, и архивы, собранные в течение 40 лет. Новые хозяева квартиры выкинули их на помойку. Одно радует, что какую-то часть библиотеки я в своё время успел передать в Национальную библиотеку. 

Фемида говорит: «Нет!» 

Можно сделать скриншот приговора по вашему делу для нашей статьи? Хотя бы заключительную часть?

— Нет, нельзя, потому что у меня нет на руках копий ни одного из судебных актов, принятых по моему делу. Мне дали в суде только один раз прочесть приговор специализированного межрайонного суда по уголовным делам Алматы от 7 октября 2019 года. Поэтому апелляцию я писал по памяти, не имея на руках письменной копии приговора, что, как это ни парадоксально, противоречит не только всем международным пактам, ратифицированным Казахстаном, но и статьям 494 и 418 УПК РК. Кстати, с постановлением апелляционной коллегии городского суда Алматы я был ознакомлен лишь в июне 2021 года после неоднократных обращений в Генпрокуратуру, Верховный суд и к уполномоченному по правам человека РК. 

А разве это законно — не выдавать осуждённому и его адвокату приговор?

— Невручение осуждённому судебных актов в виде приговора и постановления за гранью не только права, но и элементарной юридической логики. Это не только противоречит статьям 404 и 418 УПК РК, но и, по сути, лишает осуждённого права на обжалование в суде вышестоящей инстанции вступивших в законную силу судебных актов. Когда я отбывал наказание, то обращался в горсуд с просьбой переслать почтой эти документы. Но мне отказали, сославшись на то, что допуск к секретным материалам дела мне был предоставлен лишь на время следствия.

А как же вы в таком случае обращались в кассационную коллегию Верховного суда, если у вас не было решений судов первых двух инстанций?

— Я писал ходатайство в кассационную инстанцию тоже по памяти. Судья Верховного суда отказал мне в передаче моего ходатайства для рассмотрения в кассационной инстанции с формулировкой «в связи с отсутствием оснований для пересмотра дела». Я вообще не видел его постановления, потому что он его тоже засекретил. Что там могло быть секретного, если моё ходатайство позднее было опубликовано в казахстанских СМИ? 

Ну раз судья высшей судебной инстанции страны засекретил своё постановление, значит, так и должно быть по закону. Что не так с его решением, на ваш взгляд?

— Всё не так. Согласно Уголовно-процессуальному кодексу РК, нормативным постановлениям Верховного суда РК и пактам по правам человека и гражданским свободам, ратифицированных Казахстаном, судебные акты не могут содержать госсекретов. Если же имеется ссылка на них, то содержание госсекрета не раскрывается. Другими словами, судебным актам, которые могут быть опротестованы в судах вышестоящих инстанций, не может быть присвоен гриф секретности. Более того, приговор, как и постановления других судебных инстанций, в обязательном порядке должны вручаться не только осуждённому, но и его законным представителям. 

Почему участники процесса по-разному толкуют законы?

— Беда в том, что казахстанское законодательство в некоторых вопросах расплывчатое, что предполагает двоякое толкование его норм. Судьи с прокурорами зачастую толкуют их так, как им выгодно. И этот правовой беспредел возник с появлением нового законодательства в 2014 году. Я считаю, что старые законы были лучше. Во всяком случае, там было больше права и почти полностью исключался судебно-правовой беспредел. Например, если сейчас судебное заседание проходит в закрытом режиме, то оглашаются только вводная и заключительная часть приговора. А раньше приговор оглашался публично в полном объёме, включая мотивировочную часть. О том, что приговор или другой судебный акт может быть засекречен, даже речи не было. 

Комитетовское прошлое

Вы обмолвились о своём непродолжительном комитетовском прошлом. Что оно собой представляло?

— Я окончил Высшую школу КГБ СССР в Москве в 1981 году по профилю «контрразведка». Однако проработал по специальности меньше двух лет в разведотделе погранвойск. Потом ушёл в науку, окончил аспирантуру в Институте Дальнего Востока Академии наук СССР, работал 10 лет в Институте уйгуроведения, а позднее — в Институте востоковедения, который возник на его базе. В 1995 году у меня был небольшой перерыв работы в частных аналитических структурах, а так я трудился на разных должностях в КИСИ при президенте РК. 

Вы свободно владеете китайским языком?

— Когда-то свободно говорил на путунхуа — нормативном китайском языке, даже работал в качестве переводчика. Но без практики язык быстро забывается. Хотя литературу на китайском читаю даже сейчас, после пяти с половиной лет вынужденного безделья. 

Какой теме была посвящена ваша кандидатская диссертация?

— Я написал кандидатскую диссертацию на тему «Политическая роль рабочего класса в Китае в 1949–1957 годах». Она была секретной, поскольку всё, что было связано с КНР во времена позднего СССР, было засекречено. У всех учёных, кто занимался Китаем, да и вообще странами Востока, была подписка о неразглашении госсекретов. В нашей стране наука всегда была под контролем органов госбезопасности, что в советские времена, что сейчас. 

Вы единственный в Казахстане учёный, который пошёл на посадку с подачи КНБ?

— Не единственный. Помимо меня, ещё троих учёных посадили, на мой взгляд, ни за что. Это Шаймергенов, Скаковский и Ждан. Двое последних не только никогда не имели допуска к государственным секретам, но самостоятельно практически не контактировали с иностранцами. Хотя, как и моё дело, их дела полностью засекречены, и выводы делать я не могу.

Как вы думаете, кто стоял за вашим осуждением?

— Наверное, кто-то из высокопоставленных чиновников, кому не понравились мои высказывания о них. Я же знаю, кто из них чего стоит, поэтому достаточно откровенно давал свои оценки в своё время. Возможно, кому-то не нравились мои публикации и выводы по политике Китая в СУАР и отношениям Китая с государствами Центральной Азии. Возможно, какая-то группа лиц выполняла заказ конкурентов Китая в Центрально-Азиатском регионе. Они насаждали миф о наличии в руководстве Казахстана прокитайского лобби в политических игрищах против Токаева. Не исключаю варианта об усилении контроля «конторы» за научным сообществом Казахстана в плане его связей с иностранными коллегами. Но всё это догадки и не более. Правду знают немногие, но они вряд ли что-то скажут. 

Вы 10 лет проработали в институте уйгуроведения. Писали ли вы на тему исправительных лагерей Китая, в которых содержатся этнические уйгуры и казахи?

— Тогда их не было. Они появились только в 2017 году. Правда, тема национального вопроса и этнического сепаратизма в Китае всегда была в центре моего внимания. В 1995 году я защитил докторскую диссертацию на эту тему. В 2003 году написал книгу «Мифы и реальность этнического сепаратизма в Китае и безопасность в Центральной Азии», посвящённую именно уйгурскому вопросу. Там я впервые дал оценку политики КПК в Синьцзяне и перспективам «уйгурского сепаратизма». В 2014 году появилась моя книга «Нужно ли Казахстану бояться Китая?», а в 2015 году — «Синьцзян: большой вопрос для Китая и Казахстана», в которых также поднимались эти вопросы.

В открытых источниках указано, что вы были научным консультантом Токаева. Когда это было и почему ваше знакомство с главой государства не спасло вас от заключения?

— Я никогда не был ни научным консультантом, ни внештатным советником Токаева, как пишут некоторые СМИ. Его консультировал российский учёный, потому что защита докторской диссертации проходила в Москве. Кому понадобился этот информационный вброс именно в период электоральной кампании, сказать не могу. Однако точно знаю, что это одна из технологий чёрного пиара, которая мне навредить не могла, следовательно, имела иную цель и иного субъекта. Безусловно, мы с Токаевым знакомы. Но как учёные-международники и не более. Как вы понимаете, это ни к чему не обязывает.

После вашего осуждения не пропал ли интерес у других отечественных учёных к изучению Китая?

— Думаю, что сейчас Китаем никто из научного сообщества Казахстана всерьёз не занимается. Мой печальный опыт, по-видимому, остановил многих. Во всяком случае, за последние пять лет серьёзных и заметных публикаций по проблемам Китая и даже проблемам его отношений с Казахстаном у наших учёных я не видел. Хотя понятно, что я не всё мог отслеживать, находясь в лагере. 

Ваше освобождение из колонии широко освещалось СМИ. Многие правозащитники и политологи радовались вашему возвращению, судя по постам в соцсетях. А во время следствия, суда и отбывания наказания они поддерживали вас, пытались добиться вашего освобождения?

— Да, поддерживали. Они несколько раз обращались к Назарбаеву, Токаеву, Путину и даже Си Цзиньпину. Но всё это было из серии «глас вопиющего». Даже голос в защиту более значимых фигур власти не слышат. Так было всегда, а потому, как историк и политолог, я зла ни на кого не держу. Напротив, благодарен всем за поддержку. Знаете, как в старой байке: «Если знакомые вас давно не посещают, значит либо у вас всё плохо, либо у них всё хорошо». Такова природа большинства людей. 

Что за скандальная история у вас была с российским гражданством? Как у вас оказался паспорт гражданина РФ?

— Ещё в конце 1990-х годов моя семья переехала в соседнюю страну, а я остался в Алматы, хотя после выхода на пенсию и планировал уехать. Паспорт получил в Консульстве РФ, хотя никогда им не пользовался. Знаю, что наше законодательство запрещает двойное гражданство, что я совершил административное правонарушение. Но, с другой стороны, у кого нет сейчас паспорта другой страны? У того же Карима Масимова, как оказалось, был венгерский паспорт. Я слышал, у большинства наших чиновников есть второе гражданство. У меня в итоге российский паспорт изъяли. 

Какие воспоминания у вас остались от зареченской колонии общего режима, расположенной в Алматинской области?

— Особо никаких. Я жил в бараке, рассчитанном на 95 человек, входил в категорию «мужиков». Солагерники относились ко мне хорошо, многим из них я помогал составлять различные ходатайства об условно-досрочном освобождении и замене меры наказания. Сам какое-то время работал библиотекарем. Родные и друзья присылали мне продуктовые передачи, мы созванивались по таксофону. Люди привыкают ко всему, в том числе и к тюрьме. Хотя, честно признаюсь, это плохой опыт, а тюрьма никогда и никого ещё не исправила. Это бездарно потерянное время. Особенно грустно это осознавать, когда отсчёт идет уже в обратном направлении. 

А на что вы сейчас живёте? Каков размер вашей пенсии?

— Я недавно же вышел, поэтому живу на то, что пересылал сестре из моей крошечной пенсии. Так уж получилось, что пенсионного возраста я достиг, оказавшись в следственном изоляторе ДКНБ. По действующему закону пенсию начисляют с момента обращения в ЕНПФ. Однако следователи тормознули этот процесс, поэтому пенсию мне оформляли уже в зоне. У меня 45 лет стажа, а мне назначили пенсию в 96 тысяч тенге.

Вы что-то уже планируете на ближайшее будущее?

— Мне предстоит ещё четыре с половиной года отмечаться в полиции как освободившемуся условно-досрочно. Поэтому я на ближайшие годы ничего не планирую. Жизнь сама всё расставит по своим местам.

Читайте также:

• Константин Сыроежкин вышел на свободу
• Под грифом секретно: эксперты о приговоре Кариму Масимову и его замам
• Секретные материалы: почему подсудимым, потерпевшим и адвокатам не дают доступ к уголовным делам?