Зачем в разгар пандемии, коронавируса, снижения доходов и экономических проблем властям понадобилось затевать скандал с переименованием нескольких десятков улиц в Павлодаре, задается вопросом Гульнара Бажкенова.
В разгар скандала, связанного с переименованием тридцати улиц в Павлодаре, комитет по статистике опубликовал демографические данные о росте и убыли населения за первые месяцы текущего года. Не знаю, читали эти данные или нет члены ономастической комиссии и участники общественных слушаний, на которых все в итоге друг с другом перессорились.
Но почитать стоит, потому что, ознакомившись с отчетом статистиков, и чиновники, и активные горожане, вполне возможно, забудут о запланированных изменениях. Им просто станет все равно, как называются улицы, города и веси в краю, который при такой динамике через несколько десятков лет превратится в пустыню.
В Северном Казахстане уже много лет подряд падает численность населения: люди умирают, уезжают и бегут отсюда. И в этих обстоятельствах популяционного мора постоянные ономастические игры выглядят безумием висельника.
В первый и пока последний раз в Павлодарской области я была лет десять назад летом. Стояла обычная для казахстанских степей июльская жара. Постоянно дул даже не ветер, а распространялся раскаленный жар вперемежку с мелким песком.
— Почему, откуда песок? – почти возмущенно спрашивала я местных, протирая красные глаза. И они отвечали, что здесь всегда так, песок – результат опустынивания степей.
В этих краях пустыня отвоевывает себе пространство во всех смыслах. Земля, на которую то и дело посягают российские деятели, — так себе лакомый кусочек. Пять, шесть не очень счастливых человек на квадратный километр. Северный Казахстан – это вам не остров Крым, где на одном квадратном непризнанном международным сообществом километре ютятся девяносто человек. И приезжающих даже в условиях полувоенного времени больше, чем уезжающих.
А в Северном Казахстане люди как тот песок перетекают в другие места, словно ускользают уже десять лет кряду.
Каждый год в минусе и сейчас уже трудно поверить, что в лучшие годы (1989) население Павлодарской или Петропавловской областей достигало почти миллиона.
Демографы называют это отрицательным миграционным сальдо. Люди уезжают отсюда, а приезжать не хотят. Их легко понять. Вы бы поехали навсегда туда, где, по выражению Дмитрия Быкова, все манит сдохнуть?
Пустыня наступает, люди отступают. И дело, конечно, не только в климате. Кроме лютого холода зимой и страшной жары летом, вам любой эксперт с ходу назовет массу экономических, политических, экологических, социальных и даже сложных экзистенциальных причин. За ближайшей сопкой в соседней России — более высокие зарплаты и пенсии, школы с качественным образованием, детсады и университеты. Там лучше медицина, щедрее социальная политика. Ну и язык, и внезапный статус нацменьшинства, с которым психологически трудно смириться представителям великого имперского народа, и вечный поиск родины бывших советских людей.
Северный Казахстан – это экстремальная зона выживания, которую политика Нур-Султана делает совсем уже невыносимой вечной мерзлотой. Самое лучшее, что произошло с этой землей за много лет после целины, – это, пожалуй, перенос столицы, энергии которой, однако, не хватило на то, чтобы вдохнуть жизнь во весь регион, вмещающий в себя, как мы знаем со школы, несколько Франций и Швейцарий.
Северный Казахстан, даже по меркам Казахстана, – мрачный и холодный край с низким уровнем жизни и индексом счастья, с высокой (выше средней по стране) смертностью и выбросами золы, сернистого ангидрида и прочей мерзости. Отсюда вот уже тридцать лет бегут и будут бежать люди. Трудно придумать, что может их остановить, зато проще простого подтолкнуть в спину.
Можно, конечно, мыслить и в том направлении, что не жалко, пусть валят, попутного ветра, чемодан-вокзал и все такое. Только надо понимать, что «сваливающие» и даже умирающие демографический крест с собой не унесут. Он останется на этой земле, окончательно опустевшей, обезлюдившей.
