Айдын Сахаман: «Дос-Мукасан» – это реконструкция и штучная работа»

Музыкальный байопик «Дос-Мукасан» успешно идёт в кинотеатральном прокате и собирает самые положительные отзывы зрителей. Как работали над этой картиной, зачем актёрам пришлось худеть и брать уроки музыки и почему команда создателей фильма практически отказалась от спецэффектов? Об этом и не только кинокритик Галия Байжанова поговорила с режиссёром Айдыном Сахаманом.

Съёмка сериалов – крутой тренинг

– Айдын, говорят, идея снять ленту «Дос-Мукасан» пришла после того, как вы увидели «Богемскую рапсодию», посвящённую Фредди Меркьюри?

– Идея пришла не мне, а продюсерам Aray Media Group. На этом проекте я был приглашённым режиссёром, и когда мне сделали предложение, долго думал, прежде чем дать согласие. Я понимал: «Дос-Мукасан» – не просто популярная группа. Это коллектив, чьё творчество связывают поколения, их песни вызывают трепет у всех казахстанцев, без их хитов до сих пор не обходится ни одна свадьба. Я представлял всю ответственность, специфику и сложность самого жанра, но согласился и не пожалел. Моя жизнь поделилась на до и после. «До» у меня были две полнометражные работы, одна из которых снята в соавторстве с Канагатом Мустафиным, а другая – под руководством Ермека Турсунова. Но «Дос-Мукасан» – это первый проект, который я вёл от начала до конца и за который полностью несу ответственность.

– Что труднее: снять сложнопостановочное кино с элементами мюзикла или получить бюджет на него? Особенно, если вы – молодой автор.

– И то, и другое. Конкурировать с корифеями, именитыми режиссёрами, признаюсь, было нелегко, сама процедура питчинга в Государственном центре поддержки национального кино была очень волнительной. Я так переживал, понимая, что за несколько минут нужно успеть презентовать всё, и, как только дали слово, начал судорожно рассказывать, как будем снимать фильм, как будет выглядеть самая сложная сцена под «Той жыры» (этот эпизод длится две с половиной минуты, и всё снято одним кадром). К счастью, проект одобрили, нас запустили, но потом началась пандемия, и мы готовились к съёмкам уже в карантинный период. И хотя пандемия, конечно, ударила, у неё были и плюсы – благодаря режиму изоляции и остановке производства мы смогли уделить максимальное количество времени подготовке и репетициям.

– В мир большого кино вы пришли из сериалов. Чему там можно научиться режиссёру?

– Съёмки сериалов – это крутой тренинг. Например, там ты учишься быстро принимать решения, быть стрессоустойчивым и плодотворным, несмотря на требуемый объём, ведь если в полном метре мы за смену снимаем от полутора до трёх-четырёх минут, на сериале ты должен выдать около 10–15 минут за раз, а это непросто. Если ты правильно проходишь все этапы, то после сериалов умеешь снимать многомерно, сложно, комбинированно. Но главное – ты по-настоящему учишься работать с актёрами. В кино по большей части работают профессионалы, а в сериалах ты встречаешься с разными исполнителями, как мастеровитыми, так и начинающими, и даже с теми околокиношными или околоэстрадными персонажами, которые хотят сниматься в кино, но пока ещё ничего не умеют. Приходится что-то изобретать на месте, и это очень помогает в дальнейшем.

Килограммы так и не вернулись

– В вашем фильме большая часть команды – профессиональные актёры, которые не только исполняют свои роли, но и сами поют, играют на музыкальных инструментах, да ещё и внешне очень похожи на членов «Дос-Мукасан». Как проходил кастинг, сложно ли было найти подходящих людей?

– Кто-то участвовал в кастинге в несколько этапов, кого-то мы взяли без проб, например, Максата Сабита, сыгравшего Мурата Кусаинова – грех было не воспользоваться его талантами и портретным сходством. Здесь очень помогло моё театральное прошлое, благодаря чему я знаю почти всех актёров не только алматинских и астанинских театров, но и тех, кто работает в регионах. Что касается требования, чтобы все актёры были профессионалами с хорошим театральным опытом, то это не снобизм – это практичность. Я ничего не имею против других артистов, но формат именно этого проекта требовал мощной базы и соответствующей подготовки. Я убеждён, что, кроме театралов, со всеми подготовительными процедурами мало кто справился бы. Это ведь не только актёрская игра, но и погружение в эпоху, умение играть на музыкальных инструментах, сгонка веса…

– Актёры сгоняли вес? В советское время молодёжь казалась такой упитанной, и все выглядели как будто взрослее…

– Да, все скидывали по 5–10, а то и 15 кг. И Максату, сыгравшему Мурата Кусаинова, и Мейиргату Амангелдину, за которым роль Досыма Сулеева, и Арчи, Артуру Аскарулы, который тоже сыграл одну из основных ролей, – всем пришлось худеть. Арчи с тех пор, кстати, так и не набрал потерянные килограммы. Мы со всей серьёзностью отнеслись не только к внешнему преображению актёров (следили за их весом, длиной волос, причёсками), но и устроили экспресс-курс музыкальной школы, научили играть на инструментах. Кино, конечно, обман, но тут такой проект, что по-другому было никак нельзя.

– Американцы обожают всё это максимальное, почти физическое погружение в роль. Но ведь они и отдачу потом мощную получают в виде «Оскаров» и других премий. А как вам удалось замотивировать группу?

– Тут играют роль базовые настройки актёра, его школа и профессиональный уровень. Если с этим всё в порядке, актёры сделают всё, что в их силах. И я благодарен своей команде за уровень доверия ко мне и веру в материал. Это не значит, что все беспрекословно выполняли задания – споры были, но они решались тут же. У нас только читка была восемь дней, причём с утра до вечера, полный рабочий день. Мы приходили, читали, затем обедали, потом шли дальше или прогоняли заново. Все сложные сцены, которые сняты в стиле мюзикла, например, сцену драки, которая понравилась многим зрителям, мы репетировали месяцами. Выстроить её максимально эффектно помог нам известный каскадёр Бауржан Абишев.

ВГИК и школа Вайды

– Айдын, мы познакомились с вами на Каннском кинофестивале 2014 года, куда вы приехали с картиной Адильхана Ержанова «Хозяева», где сыграли одну из главных ролей. Тогда у вас были актёрские амбиции?

– Нет, мне просто было интересно работать с Адильханом; кстати, я снимался у него не только в «Хозяевах», но ещё и в его дебютной работе – «Риэлторах», я ведь по первому образованию актёр музыкального театра, окончил Академию имени Жургенова. Потом два года я работал в Талдыкорганском драматическом театре – ставил спектакли, затем решил продолжить обучение, но уже как режиссёр, и поступил в магистратуру в мастерскую Аманжола Толыкбаевича Айтуарова. После учился в Москве во ВГИКе у Владимира Ивановича Хотиненко и в Варшаве – в школе Анджея Вайды. Причём одновременно.

– Учились на две страны?

– Да. В один год я пытался поступать и во ВГИК, и в школу Вайды. Но провалил экзамены. В польскую школу я поступал аж три раза, но всё время что-то мешало. И когда позже я был уже принят во ВГИК, мне позвонили из Варшавы и сообщили, что в прошлом году я поступил, просто мне почему-то не сообщили. В итоге я учился и там, и там, кстати, бесплатно.

– Что было полезнее?

– Это разные школы и подходы у них разные. Школа Анджея Вайды – это что-то вроде Высших курсов сценаристов и режиссёров в Москве. То есть для тех, кто уже имеет базовое образование и начал снимать. Я там был самым молодым – 26 лет, и на тот момент у меня ещё не было ни одного полного метра. Первое время было сложно, к тому же обучение на польском языке. Во ВГИКе более привычно, во всяком случае, всю информацию, которую мне там давали, я впитывал сразу, видимо, сыграли роль общая история, похожее понимание мира. А Польша хоть и страна с коммунистическим прошлым, но менталитет абсолютно европейский, в котором ничего не осталось от прежнего режима. Мы изменились за 30 лет, а представьте, какие тектонические изменения произошли у них.

– Думаете, мы за 30 лет изменились?

– Да, мы стали смелее, свободнее. Это видно даже по нашим молодым режиссёрам и по кино, которое они снимают. Поколение, родившееся в 1980-х, к которому и я отношусь, мыслит так, а поколение 1990-2000-х – уже совсем по-другому. У них сначала идёт «Я», а потом всё остальное. Они не стесняются делать проекты, которые интересны прежде всего им самим и не боятся большого экрана.

Отец – мент, а мать – училка

– А, может, мы не изменились, а вернулись к истокам? Феномен «Дос-Мукасан» ведь как раз в успешной попытке соединить казахскую музыку с западной, как будто минуя всё советское?

– Да, это удивительно, ведь всё происходило в период, когда было немодно говорить на родном языке. Но, знаете, несмотря на идеологию того времени, мне очень нравятся 70-е и люди, жившие в то время, их мечты, ценности, их отношение к материальным вещам. Думаю, 70-е были такими же переломными, как 90-е, о которых все говорят как о большой эпохе перемен. Это было интересное время – человек только что покорил космос, произошёл прорыв в технологиях, появились первые роботы, запустились мощные производства. Кстати, мы тоже постарались отобразить это в своём фильме. Если вы обратите внимание, то в 1969 году наши герои передвигаются на одних машинах, а в 1972-1973-м – уже совсем на других, видно, как всего за пару лет сменился советский автопром. Когда я погружаюсь в ту эпоху, вижу машины того времени, предметы быта, одежду, причёски, всю эту ретро-красоту, я, как ни странно, ностальгирую.

– Но вы же в СССР жили только семь лет, ностальгия по 70-м, по сути, фантомная?

– Какой-то необъяснимый парадокс. Наверное, в этой ностальгии скрывается моя тоска по поколению наших бабушек и дедушек, чья молодость пришлась на 70-е. Когда «Дос-Мукасан» гремел на весь Союз, они были студентами, учились в Алма-Ате. И, собственно, с творчеством «досов» я впервые познакомился дома у моих ата и аже, они ставили пластинки с их песнями. Мы жили тогда в Усть-Каменогорске, и я часто гостил у них. Помню, был винтажный телефонный аппарат с вытянутой трубкой, куча пластинок с музыкой. Дед был судьёй, бабушка – товароведом, такая советская аристократия, если хотите. Весь учебный год я был с ними в Усть-Каменогорске, на лето ездил к другим аристократам, в аул, в район Маркаколь – это самая восточная точка Казахстана, на границе с Китаем. Катался на лошади, пас овец, купался, бегал, в общем, весело проводил время.

– А ваши мама с папой чем занимались?

– Отец всю жизнь проработал в правоохранительных органах, а мама по первому образованию была преподавателем русского языка и литературы, но на пенсию вышла тоже из правоохранительных органов. Я всегда шучу, что у меня была нормальная советская семья, где отец – мент, а мать – училка.

В шероховатостях – жизнь

– Вы снимали «Дос-Мукасан» частично в Усть-Каменогорске, специально поехали на малую родину?

– Просто мест, где сохранилась вся эта советская аутентика, там больше, в Алматы этого практически не осталось. И полуразрушенные усть-каменогорские ДК нас очень выручили, кое-где там мы даже нашли реквизит, который очень помог в съёмках. А когда нашему оператору Сабиту Семетаеву понадобились старые лампы, нашли их на «Казахфильме», все в рабочем состоянии. Когда мы использовали эти осветительные приборы, внутри что-то ёкнуло, как будто появилась связь с поколением кинематографистов 60-70-х, с нашими классиками.

– То есть у вас почти реконструкция получилась? Я думала, сейчас так никто не снимает…

– Изначально у нас не было цели воссоздать эпоху во всех деталях – использовать ту же технику, что и советские кинематографисты, или те же музыкальные инструменты, на которых играли в 70-х, или шить костюмы из тканей того периода. Но в итоге так получилось. У нас действительно вышла реконструкция, в которой мало спецэффектов и компьютерной графики.

– А зачем так заморачиваться? Прогресс ведь для того и существует, чтобы облегчить жизнь.

– Мне хотелось, чтобы у нашей картины было живое дыхание, чтобы чувствовалось, что некоторые вещи сделаны вручную, что это штучная работа. Если присмотреться, то в фильме у каждого департамента есть свои шероховатости, но мы намеренно не шлифовали до глянца, потому что лоск всё убивает. А в этой кривизне, шероховатостях – жизнь.